Новосибирск и Новосибирская область: свежие новости, объективный анализ, актуальные комментарии

2017 год стал для Института теплофизики СО РАН годом перемен — здесь впервые за 20 лет сменился директор. Коллектив одного из крупнейших академических институтов энергетического профиля России возглавил доктор физико-математических наук, член-корреспондент РАН Дмитрий МАРКОВИЧ.

Дорога в Новосибирск

— Дмитрий Маркович, расскажите о своём пути в науку.

— Всю жизнь я прожил в Сибири. Родился в Дудинке — портовом городе на севере Красноярского края, рядом с Норильском. Там в начале 60-х жили мои родители. Моя мама — финансовый работник, родом из Красноярска, закончила Ленинградский финансово-экономический институт, потом поехала работать на север. Отец был работником теплоэлектростанции, дорос до начальника цеха. К науке он никогда отношения не имел, но, возможно, его специальность как-то повлияла на мой выбор. Судьба побросала меня в детстве немало: родители часто переезжали. Сначала уехали в Братск, где как раз одновременно с началом работы крупнейшей на тот момент в мире Братской ГЭС вводились в эксплуатацию два крупнейших комбината — алюминиевый завод и лесопромышленный комплекс. Потом на пять лет переехали в Якутию, в посёлок Удачный, важный центр алмазодобывающей индустрии — там до сих пор остаются кимберлитовые трубки. Всё население Удачного было приезжим из разных уголков Союза — от Украины и Белоруссии до Сибири.
В Якутии я закончил школу, и, когда пришло время выбирать, куда пойти учиться дальше, остановился на Московском физико-техническом институте. Была уверенность, что поступлю — у нас в школе работали уникальные специалисты, так что с учителями мне везло, особенно по моим любимым естественнонаучным дисциплинам. Я поехал на выездную комиссию МФТИ в Красноярске. Экзамены сдал успешно, однако по конкурсу не прошёл — он был 30 человек на место. А вот поступал бы в Москве — шансов было бы больше: там конкурс составлял 15 человек. Но мне предложили с теми же результатами поступить на физфак Красноярского госуниверситета, на базе которого работала комиссия МФТИ. Я так и сделал — и ни разу не пожалел, поскольку школа КГУ — это очень сильная школа, как и в НГУ, от которого красноярский вуз когда-то и «отпочковался». Выбрал я направление, им продолжаю заниматься по сей день, — теплофизику. Поскольку военной кафедры в университете не было, после учёбы я отслужил срочную службу в тактических ракетных войсках на Урале. Затем вернулся в Красноярск, где работал на кафедре теплофизики КГУ. А когда мой научный руководитель Сергей Владимирович Алексеенко возвращался в конце восьмидесятых в Новосибирск, где когда-то начинал работать, то позвал меня с собой. Так в 1989 году я и оказался в Институте теплофизики, там прошёл путь от аспиранта, научного сотрудника, заведующего лабораторией до заместителя директора, которым я проработал пятнадцать лет, а теперь и директора.

Новый директор

— Как в академических институтах сейчас выбирают директоров?

— Это регламентировано законом. На моей памяти в институте, и вообще в Академии наук, всегда были выборные традиции. До изменения статуса институтов и их перехода под юрисдикцию ФАНО директора институтов избирались общим собранием отделения РАН — в нашем случае Сибирского, с учётом голосования научных сотрудников института. Теперь процедура изменилась, но осталась выборной — директора выбирает общее собрание всех сотрудников института. Сначала идёт выдвижение кандидатов, потом в несколько этапов проходит согласование этих кандидатур на различных уровнях, включая ФАНО, и потом сотрудники института выбирают директора из списка утверждённых кандидатов. На выборах директора нашего института было три кандидата. Мою кандидатуру рекомендовал предыдущий директор — академик Алексеенко, но люди могли как прислушаться к его мнению, так и нет.

Сейчас Сергей Владимирович — заведующий отделом в институте, но после утверждения изменений в наш Устав он займет позицию научного руководителя института. Это практикуется во многих институтах, где предыдущий директор, заслуживший авторитет долгой плодотворной работой и способный оказать реальную помощь новой администрации, становится научным руководителем.

— Сложно входить в круг новых обязанностей?

— За полтора десятка лет в должности замдиректора я эту работу изучил хорошо. Конечно, ответственность возросла и новые обязанности появились — они связаны и с представительскими функциями, и с необходимостью участия в различных руководящих органах, комиссиях, где требуется присутствие первого лица. Но команда сохранила преемственность: заместители, ключевые специалисты, руководители подразделений поменялись мало, они хорошо знают свой фронт работ. Никаких революций у нас не происходит, и это правильно. Кризисные явления как-то не располагают к внутренним потрясениям — внешних достаточно.

— А время на научную работу остаётся?

— Его и раньше было немного, но я продолжаю плотно заниматься наукой. По крайней мере, на уровне постановки задач, формулировки основных тезисов проектов, обсуждения результатов на каждом уровне, написания статей, обсуждения основных результатов — насколько возможно, принимаю участие. Я ведь экспериментатор, а эксперимент всегда дело нескольких человек с разными функциями. Достаточно рано, в 33 года, я стал заведующим лабораторией — теперь это лаборатория физических основ энергетических технологий — и вывел её в число наиболее крупных и успешных с точки зрения квалификации сотрудников, получения грантов, нахождения контрактов. Два года назад я передал руководство своему ученику Владимиру Дулину, а сам возглавил другую лабораторию и заведую ей до сих пор.

— Чем она занимается?

— Всю тематику работ нашего института можно свести к нескольким блокам. Это теория тепломассообмена, свойства веществ, энергосбережение и другие. Моя нынешняя лаборатория занимается также широким кругом задач: многофазными системами, интенсификацией процессов переноса, турбулентностью. Это составляющие науки, которую мы называем «теплофизика» и которая является основной для многих практических технологических процессов. Хотя подавляющее большинство наших исследований — фундаментальные, не привязанные к конкретным технологиям, мы всегда стараемся получить практический выход. В институте складывается удачная практика сочетания фундаментальных исследований и их практических приложений. Кроме базового госбюджета в рамках госзадания и выигранных грантов, у нас много работ, которые мы ведём в рамках контрактов с российскими и зарубежными предприятиями.

Настрой на диалог

— Какие отечественные предприятия больше всего заинтересованы в сотрудничестве с Институтом теплофизики?

— Из крупных — консорциум «Силовые машины» а в его составе — Ленинградский металлический завод (ЛМЗ), крупнейший производитель в России, а по некоторым позициям и в мире, гидравлических и паровых турбин для большинства российских ГЭС, тепловых станций и АЭС. Перспективный партнёр — Объединённая двигателестроительная корпорация, производящая двигатели для авиации. У них много наукоёмких задач, мы помогаем их решать. Эта системообразующая отрасль сейчас на подъёме, такие и надо поддерживать. Мы работаем и с предприятиями Росатома. Наша атомная промышленность весьма конкурентоспособна, и хотя процент электрогенерации на АЭС не очень большой (во Франции, например, 80 процентов всей энергетики — атомная, у нас только 10-12), но тем не менее эта отрасль для нас стратегическая, с хорошими твёрдыми позициями.

Надеюсь, что наши связи с высокотехнологичным бизнесом будут развиваться, в том числе потому, что научно-технический задел, наработанный в советское время, сейчас во многом исчерпан, новые перспективные технические решения требуют разворота лицом к науке. Все больше компаний это понимают и расширяют взаимодействие с научными институтами. К сожалению, по понятным причинам наши ресурсодобывающие отрасли пока в меньшей степени настроены на подобное сотрудничество. Но мировой опыт показывает, что и здесь неизбежен поворот к новым наукоёмким технологиям, иначе жёсткую международную конкуренцию не выдержать.

— Есть ли контакты с местными энергопроизводителями — «СИБЭКО», «ОбьГЭС»?

— С «СИБЭКО» мы, по крайней мере, друг о друге знаем, надеюсь, что будем сотрудничать. Одно из перспективных направлений — экология. На Новосибирской ГЭС мы были, даже спускались внутрь гидроагрегата, который был на ремонте. Но со станцией как таковой в научном плане не взаимодействуем — мы работаем с производителями турбин, тем же ЛМЗ. Другое дело, если на ГЭС плотина в двести метров высоты, как Саяно-Шушенская. Там в гидроагрегатах возникают интенсивные вибрации, влияющие и на турбину, и на плотину в целом, а это уже вопрос безопасности, и тут наш институт занимается природой и диагностикой этих колебаний.

— Когда там произошла катастрофа, институт участвовал в выяснении её причин?

— Этим занималась государственная комиссия, она обошлась без участия наших специалистов, хотя по некоторым вопросам экспертиза институтами РАН проводилась.

Всё упирается в деньги

— С какими достижениями институт подходит к 60-летнему юбилею СО РАН?

— Я считаю, что наши показатели неплохие. Важно в кризисный период их не снизить, а хотя бы удержать, чтобы потом была основа для дальнейшего роста. К концу года всем институтам РАН предстоит тотальная проверка, сейчас же по наукометрическим показателям мы в своей референтной группе «Энергетика» (в каждой такой группе по 10—20 институтов) находимся на лидирующих позициях — по крайней мере, в первой тройке. По уровню зарплат мы тоже давно достигли показателя, к которому многие только подходят, — 200 процентов от среднего уровня по региону, как и полагается научным сотрудникам по «майским» указам президента, ведь кроме базового бюджета, у нас есть и другие источники финансирования: гранты, проекты с индустрией. Каждый из этих источников даёт примерно по трети нашего бюджета. Но удерживать эти позиции становится всё сложнее. Бюджет, который даёт государство, сейчас урезается — разве что темпы этого сокращения немного снизились, но всё равно это сокращение, а не рост. Людям же надо повышать благосостояние, им должно быть комфортно, и молодёжь не должна разочаровываться, что пошла в науку.

— А она идёт? В каких масштабах?

— Нас эти масштабы устраивают. Главный ресурс нашего пополнения — НГУ, и отчасти НГТУ. На рубеже веков можно было сказать, что молодёжи идёт мало, сейчас приток стал больше. Наша кафедра на физическом факультете НГУ — одна из самых популярных среди студентов, и к этому мы приложили много усилий. Серьёзная проблема, влияющая на закрепление молодёжи, — ухудшение в последние два-три года ситуации с научным оборудованием. Из базового бюджета, из грантов, а тем более из доходов от контрактов с индустрией его не купишь — оно слишком дорогое, поскольку в основном импортное. Курс доллара и евро вырос, а валютная стоимость приборов не изменилась, и одновременно у нас стало меньше целевых источников для их приобретения. Раньше в Сибирском отделении функционировала приборная комиссия, в бюджет которой каждый год закладывалось 1,5-2 миллиарда рублей на оборудование, и эти деньги по конкурсу распределялись между институтами, за счёт чего Институт теплофизики мог практически ежегодно приобретать по прибору — стоимостью в несколько сотен тысяч евро. Сибирское отделение, кстати, находилось даже в привилегированном положении по отношению к центральной части Академии наук — там такой роскоши не было. Сейчас параллельно с реформой фундаментальной науки развивается кризис, и такого источника у нас нет. А оборудование устаревает физически и морально. Средний срок жизни прибора — 10 лет, а некоторых и того меньше. Если так будет продолжаться ещё несколько лет — наши приборы совсем устареют, что скажется и на качестве исследований.

— Что говорят об этом в ФАНО? Ведь это оно теперь отвечает за материальную базу институтов…

— Говорят правду — денег нет, государство в бюджет их не закладывает. Бюджет ФАНО порядка 80 миллиардов рублей на всю страну. Из этих денег наш институт получает в год 200 миллионов на базовые исследования по госзаданию (это в основном зарплата) и целевые расходы — капремонт и прочее. И так же все остальные институты. Как мы можем из этой суммы выделить несколько десятков миллионов на приборы? Никак. Есть, конечно, федеральная целевая программа Минобрнауки, включающая конкурсы на поддержку центров коллективного пользования и уникальных установок, — но выиграет кто-то там 10 грантов на всю страну, а остальные? Так что это одна из самых серьёзных проблем.

— А другие проблемы?

— Это частная, а есть более общие. Например, поддержание квалификационного и возрастного баланса среди сотрудников. Чтобы молодёжь не уходила, чтобы опытные дольше приносили пользу. Всё упирается в деньги — ведь, как я сказал, государство обеспечивает нас только на треть. А головы у людей светлые, желание работать есть. Надо только, чтобы желания совпадали с возможностями.

Отдых на колёсах

— Как проводите свободное время, если оно у вас бывает, конечно?

— Действительно, свободного времени немного — часто и выходные приходится проводить на работе. В этом году я ещё практически никуда не ездил, но обычно часть отпуска провожу в путешествиях на автомобиле. Люблю ездить по европейским странам, посещать исторические места, знакомиться с архитектурными памятниками старины. Но всё реже это удаётся.

— Ваша семья имеет отношение к науке?

— Супруга, как и я, окончила Красноярский университет, но другой факультет — химический. Она работает в нашем Институте геологии и минералогии старшим научным сотрудником. Наша взрослая дочь живёт в Москве. А в Братске живут мои мама и брат.

Виталий СОЛОВОВ | Фото Валерия ПАНОВА